М. М. Зощенко был небольшого роста, строен и очень хорош собой. Глаза у него были задумчивые, тёмно-карие; руки – маленькие, изящные. Он ходил легко и быстро, с военной выправкой – сказывались годы сначалав царской, <...> в Красной армии. Постоянную бледность он объяснял тем, что был отравлен газами на фронте. Но мне казалось, что и от природы он был смугл и матово-бледен.
Не думаю, что кто-нибудь из нас уже тогда разгадал его, ведь он и сам провёл в разгадывании самого себя не одно десятилетие. Меньше других его понимал я – и это неудивительно: мне было восемнадцать лет, а у него за плечами была острая, полная стремительных поворотов жизнь. Но всё же я чувствовал в нём неясное напряжение, неуверенность, тревогу. Казалось, он давно и несправедливо оскорблён, но сумел подняться выше этого оскорбления, сохранив врождённое ровное чувство немстительности, радушия, добра. Думаю, он уже и тогда был высокого мнения о своём значении в литературе, но знаменитое в серапионовском кругу «Зощенко обидится» было основано и на другом. Малейший оттенок неуважения болезненно задевал его. Он был кавалером в старинном, рыцарском значении этого слова, впрочем, и в современном: получил за храбрость четыре ордена и был представлен к пятому в годы Первой мировой войны.
Он был полон уважения к людям и требовал такого же уважения к себе.
(По В. А. Каверину) |